Материал hromadske

В апреле прошлого года 17-летняя Мария Вдовиченко рассказала  hromadske о таком явлении как российский фильтрационный лагерь. Его россияне устроили мариупольцам на выезде из города. Оттуда едва живым вышел отец девушки.

После публикации Марии стали писать враги. Угрожали, пытались взломать банковские счета. Обвиняли в том, что придумывают фейки, потому что нет, мол, оккупации и фильтрации, а россияне никого не убивают. Писали, что ей вообще 30 лет, она актриса и мать двоих детей. Пугали, что убьют. После этого девушка перестала рассказывать журналистам, где находится.

Мы разговаривали по телефону. Про год после выхода из Мариуполя, новые потери, испытания и борьбу. И про вынужденное взросление.

«Я теряю маму. Я не могу ей помочь»

Когда Мария ходила в 6 класс, ее мама заболела. У нее отказывали ноги. Врачи пожимали плечами: «Что-то нервное. Выпейте валерьянки». А потом мама не смогла встать с кровати, потому что кружилась голова. Была не в состоянии есть. По всему телу проходили судороги. Диагноз — полинейропатия и рассеянный склероз с поражением нервов всего организма. В результате у пациента может появиться мышечная слабость, головокружение, нарушение координации движений, шаткость походки и другие симптомы.

Мариупольские медики не брались за лечение, говорили цинично: «Это живой труп, готовьтесь к худшему, вон магазин ритуальных услуг».

Родственники сначала беспокоились, но впоследствии смирились с тем, что женщина уже не поправится.

«Предлагали сдать ее в какое-нибудь заведение. Даже бабушка — мама моей мамы — отчаялась. Боролся только папа. Он очень любил свою жену и настроил себя и нас, что ее можно спасти, — вспоминает Мария. — Я помогала: научилась готовить в 12 лет и собирать сестру-первоклассницу Нелю в школу, делать с ней уроки».

Однажды мужчина вызвал спасателей, чтобы отвезли жену в больницу, потому что «скорая» отказывалась. Он уволился с завода и стал грузчиком. Свободный график позволял лучше заботиться о любимой. Нашел других врачей, доверился их методам. Они заново «запустили» нервную систему женщины — и это сработало!

На школьную линейку 2021-го, которую вела ее дочь Маруся — президент школы и будущая золотая медалистка, — женщина пришла на своих ногах. Выстояла все мероприятие, пофотографировала дочерей и смогла самостоятельно добраться домой. Как все тогда обрадовались! У мамы появились силы и готовить, и делать украинские украшения с дочками. Они так это любили! Семья снова стала средоточием тепла и сердечности, где родители заботятся о детях, а те могут погрузиться в безмятежность своего мира.

Но в феврале началось полномасштабное вторжение. В марте 2022 года российская бомба разнесла пятый этаж дома, где жили Вдовиченко. В их квартире на третьем посыпались потолок и стекло. Женщины кричали от ужаса, казалось, что они проваливаются вместе с домом в бездну. Младшую дочь Нелю взрывная волна швырнула о стену. Девочка сильно ударилась. Мать так испугалась за нее, что снова не почувствовала ног. Отец с Марией волокли ее в подвал, обняв с обеих сторон.

В этом укрытии они вынужденно пробыли две недели в голоде, почти в постоянной темноте, под непрекращающимися бомбардировками. Из-за стресса у женщины дважды останавливалось сердце. Девушка помнит ее ледяную руку, отчаяние в глазах отца, раньше всегда спокойного, и змеиный холод внутри себя: «Я теряю маму. Я не могу помочь ей». Но отец реанимировал ее: делал массаж сердца, искусственное дыхание.

«Он не хотел ее отпускать — и не отпустил, — выдыхает в трубку Мария. — Мы не могли это сделать, стояли горой за всех, даже за нашего кота. А соседи хотели его задушить. Потому что он их раздражал тем, что мяукал, хотел есть, ходил в туалет. Но папа отрезал: он наша семья».

В телефоне слышно мяуканье кота Каспера. Он выжил и сейчас с девушкой.

После выезда из города семья два дня стояла в очереди, чтобы попасть в фильтрационный лагерь. Выбраться на подконтрольную Украине территорию можно было только через него.

Мама Марии мерзла, потеряла сознание, выйти из машины россияне не разрешали.

«Мама фильтрацию не проходила, потому что вообще не двигалась. Она оцепенела. А отца избили так, что едва сел в машину. Он почти ничего не видел, но продолжил ехать. Через 27 российских блокпостов мы добрались до Запорожья», — вспоминает Мария.

До самого города девушка довезла засохший кусочек хлеба, который так и не смогла съесть в подвале. Очень хотела. Но боялась, потому что он был последним. А мама хочет есть, папа хочет есть, сестра хочет, кот…

А когда уже в Днепре зашла в магазин, ее начало трясти от шока.

«Там была еда. Много. Яблоки разных сортов. И люди такие спокойные. Это так дико. Я сразу вспомнила наш подвал, где мы в мисочку с консервой наливали воду и крошили хлеб. И это на всю семью. А в конце и того не было», — после пережитого Мария теперь в кармане всегда носит хотя бы несколько конфет или печенье.

Набрала номер умершего папы

В Днепре врачи диагностировали у отца повреждение зрительного нерва. Операцию нужно было делать немедленно. Но в городе из-за потока раненых с фронта никто не мог за это взяться. И семья отправилась на запад Украины. Добирались наугад от села к селу, расспрашивая путников о том, кто им может помочь. Во Львовской области Мария окончила 11 класс. В конце концов, семья уехала в Польшу.

«Но ни там, ни позже в Германии мы не нашли себе места надолго. Возникали трудности — с восстановлением документов, с жильем. И, конечно, со здоровьем родителей. Маме стало хуже, она не могла себя обслуживать, а летом ослеп папа и не мог ей помогать. Я бросила школу (в Польше учатся 12 лет, — ред.) и нашла подработку. Хотя мы и получали выплаты как беженцы, этого катастрофически не хватало на лекарства», — рассказывает девушка.

Марию взял на работу сельский фермер: кормить кур, уток и ухаживать за коровами. В частности, вычищать навоз.

Спрашиваю, приходилось ли ей когда-нибудь делать что-то подобное. Городской девочке с хорошим английским, которая играла на бандуре и готовилась поступать в университет внутренних дел.

«Нет. Никогда. Но когда жизнь заставляет, то приспосабливаешься и учишься. У меня был опыт уборки при мариупольском храме, который я посещала как волонтер. И в Польше я решила, что если даже прорвет трубу с фекалиями, я и это уберу. И это не стыдно. Стыдно потерять родного человека. Стыдно сидеть сложа руки и плакать. Надо бороться и идти дальше».

До большой войны главным в семье был отец: он зарабатывал, ухаживал за женой, направлял, кому и что делать. После обстрелов дома в Мариуполе скомандовал идти в подвал, силой открыл дверь, потому что Вдовиченко не хотели впускать. Он решил спасать семью и вывез из города в огне.

«Папа — стержень, на котором все держалось. И даже когда он потерял зрение, был собран и серьезн. Не показывал, что ему больно. Смотрел невидящими глазами, но я понимала — видит сквозь меня. Он стал ощущать мою душу, эмоциональное состояние. Говорил: “Я всегда помогу. Я всегда рядом”. И поддерживал взрослыми, мудрыми советами», — делится Мария.

Весь ее рассказ эмоционально ровный, чувствуется определенное самообладание. Но не тогда, когда говорит о смерти отца. Его не стало зимой: остановилось сердце. В 48 лет.

«Не принимаю это. Для меня это невозможно. Мой мир и так был наполовину уничтожен, а на тот момент рассыпался вдребезги. Недавно у меня сломалась ручка на дверях (семья в декабре вернулась в Украину, — ред.). Вспомнила, что папа так хорошо их чинил. И думаю: сейчас позвоню ему, и он расскажет, как прикрутить. Набрала номер. И вдруг слышу: телефон играет в ящике. Некуда мне звонить… Некому», — горько шепчет.

• 

• 

• 

• 

• 

• 

• 

Буду брать все, что будет предлагать жизнь

После смерти отца маме стало еще хуже: боли во всем теле, панические атаки, она не может ходить, поднести ложку к губам. Ее единственная мечта каждый вечер — проснуться утром и увидеть дочерей. Ей до сих пор страшно, что не доживет, и потому она ведет себя так, будто прощается с ними.

У сестры Нели еще в подвале Мариуполя произошел эпилептический приступ. С тех пор ее состояние обострилось. Она замкнулась в себе, едва произносит несколько слов в день. Только в ее рисунках проявляется состояние души: на них мрак, кровь, страшные картины, виденные в родном городе. Им с мамой необходимо лечение. «Нужно, чтобы их отпустил Мариуполь», — вздыхает Мария.

Но надо, чтобы он отпустил и ее. Мария признается, что не обо всем травматическом опыте рассказала. Пока не готова. Но о снах говорит. В них она видит целый Мариуполь и тех, кого нет — живыми. И вдруг на глазах все это рассыпается в пепел. Мертвые снова умирают. Она просыпается от своего крика, в темноте возле нее — призраки погибших. Именно в тех позах и состояниях, в которых их застала смерть. Но сейчас ей не до заботы о себе. Хотя проблемы есть. Похудела с 55 кг до 45, у нее чуть не развилась анорексия, кружится голова.

«У меня есть аппетит, на столе еда есть, но проглотить хотя бы кусочек не могу: тревоги, страх. Я очень переживаю в ситуации, с которыми не смогу справиться. Бывает так, что хочется выть и кричать от отчаяния. Однажды мама не смогла дышать, а скорая все не ехала и не ехала», — говорит Мария.

Сейчас главная задача — не потерять маму. Делать что угодно, но поставить ее на ноги.

«Это мама. Даже в 40 лет я буду ее маленькой Марусей. У нее сейчас не работает нервная система, то есть мама каждый день ближе к смерти. И мне не стыдно просить о помощи. Разные люди встречаются на моем пути, я не делю их на хороших и плохих. Только тех, кто понимает ситуацию и не понимает. Я не из тех, кого можно загнать в угол. А если окажусь там, то выкарабкаюсь из него. И до войны я была целеустремленной, боевой.

Но, как и все дети, жила в пузырьке, который создали родители: меня волновали школа, волонтерство, музыка. Но сейчас жизнь требует большей ответственности от меня. И я буду брать все, что оно мне будет предлагать. Использую все шансы. Если нужно уехать на край света, я уеду», — уверяет девушка.

В конце мая с ней связались люди, готовые помочь с переездом в Финляндию на месяц-два. Там предлагается терапия для мамы. Не весь курс, только начало, но Мария очень радуется: маму осмотрят специалисты, возможно, запустят все системы организма, чтобы они работали как часы. Там девушка будет искать возможность лечения и для Нели.

Спрашиваю Марию, когда она почувствовала на себе груз взрослости и не тоскует ли по себе прежней.

«Нет, не скучаю по беззаботной девочке, какой была. Во мне произошла определенная трансформация, и это к лучшему. Я до вторжения и я сейчас — это совсем разные люди. Начиная с внутренней наполненности и заканчивая поступками, расписанием дня, обязанностями. Я хочу, чтобы мною гордился папа, хочу выполнить его завет. Он всегда говорил: “Ты должна стать человеком”. Это означало иметь хорошее образование и уметь пользоваться им, это целостность души, умение общаться с людьми, помогать им.

То, что на меня навалилось, не могу назвать обузой. Это долг. Да, каждый человек взрослеет постепенно, на меня это свалилось внезапно. Конечно, принять это тяжело и не очень хотелось. Чувствовала тяжесть внутри, даже отчаяние. Но это не то отчаяние из мариупольского подвала, где вокруг падали бомбы, взрослые мужчины накладывали на себя руки, собаки таскали детские трупы, а возле нас бегали крысы. Там я молилась о скорой смерти для себя и родных. Это действительно ад. Но, пережив его, я просто не могу сдаться. Не смею. Господь не дает человеку испытаний, с которыми он не может справиться. А значит, я нужна живою. Не знаю всего замысла, но я точно должна спасать маму и Нелю».