Материал hromadske

Азовец Евгений Пашнюк-Пашнев год назад вышел с «Азовстали» и оказался в колонии в Еленовке. После теракта, когда россияне взорвали барак с двумя сотнями пленных, он числится в списке погибших. Тела вернули в Украину в августе-октябре 2022 года. Но мама Евгения Наталья до сих пор не знает, есть ли он среди них. Женщина хватается за ошибки следствия, как за соломинку. И ищет сына среди живых.

Сон как предчувствие беды

«24 февраля Жека позвонил: “Мамуля, бери самое ценное и уезжай”. Я говорю: “Сынок, у меня самое ценное — это мои дети”».

48-летняя Наталья Пашнюк-Пашнева из поселка Большая Александровка Херсонской области — мама двух сыновей и дочери. До войны ребята служили в Нацгвардии. Старшего за неделю до вторжения пригласили в полк «Азов». Именно он и умолял маму убегать, а их с братом военные вещи сжечь.

«А как я могу? Открыла шкаф: один китель пахнет старшим, другой — младшим. Мы с мужем их закопали. Попросились в чужую машину и выехали из оккупации в Кривой Рог. Дочь спасали, ей всего 17», — рассказывает Наталья.

29-летний Евгений до последнего защищал Мариуполь, а потом со всеми азовцами выходил с «Азовстали» в мае в так называемую эвакуацию, оказавшуюся пленом. Мама присылает видео в тот день, где он — худощавый, с рыжей бородкой, в камуфляжной панаме — на спине тянет вдвое более тяжелого побратима.

«Я нашла его позже. Рассказал, что был на “Азовстали” с простреленными ногами, не мог ходить. Его выносил здоровый, коренастый дядя, но споткнулся об арматуру, упал и сломал ногу. Раненого подхватил на плечи мой пробегавший мимо Женя. Это черта моего ребенка: он никогда не пройдет мимо чужой беды», — Наталья гордится сыном.

Евгения забрали в колонию Еленовки. В плену военные придумали, как звонить родным из барака. Вокруг человека с телефоном становились большим кругом и громко разговаривали.

«Сыночек, я тебя не слышу, громче», — просила женщина.

«Мама, иначе нельзя, прислушайся», — объяснял он.

Мать убеждал, что у него все хорошо, а отцу признавался, что кормят паршиво, и когда садится на кровать, кружится голова, вот-вот потеряет сознание. Но допытывался, как живут родные, есть ли у них что поесть. Умолял беречь сестру: «Ты мою мушечку балуй, как принцессу. Оформите на себя мои выплаты и купите ей все, что она захочет».

28 июля, в преддверии теракта, Наталья не находила себе места. Почему-то стали ватными ноги, не слушались руки, на душе камень. А дочке приснилось странное. Вот их узенькая улочка у реки, а по ней идут мужчины. Несколько десятков. По двое, по трое, и все в черном. А из них что-то сыпется и остаются следы. И Женя между ними. Тоже в черном, глаза его красивые, зеленые светят в душу. Говорит: «Мне надо к своим». И остается с родными.

Утром 29 июля Наталья ехала в маршрутке и читала новости.

«Увидела фото сгоревших, расплавленных кроватей, — в такой жар меня бросило. Выскочила, кричала мужу: “Смотри, смотри, что случилось! Смотри!”»

А дочь Настя рыдала: «Это пепел, мама, это пепел сыпался. Их сожгли заживо».

«Думаешь, ты у меня одна такая?»

Списки с 53 фамилиями погибших в Еленовке россияне выложили в открытый доступ сразу. Там числился и Пашнюк-Пашнев. Как бы ни было тяжело, женщина просматривала страшные фото с погибшими, но никого там не узнавала. Видела в российских пабликах родную фамилию и подпись: «Нацисткий каратель уничтожен в Еленовке».

Женщина постоянно повторяла: Это не мой ребенок. Сергей, (муж, — ред.) скажи, мне что это неправда. Что это не с нами, что это не про нас. Я не верю!»

Уже 2 августа Наталья была в Киеве. В координационном штабе по правам обращения с военнопленными. Ей выделили психолога. Та обнимала женщину, гладила.

«Ничего меня на грудь себе класть. Я приехала за помощью, — сердилась мама Евгения. — Не прощу им никогда, что сказали: “Списки от рашистов лживые, не верьте. Половина ребят живы, а несколько уже из плена вернулись. Сидите дома, ждите обмена”».

И женщина поверила в успокоительные слова. Начала ездить в Киев как на работу: что узнали, что слышали, что видели? Ответ был неизменным: «Мы расследуем, списки проверяются, соблюдайте режим тишины».

Наталья входит в состав нескольких женских онлайн-групп, где ищут пленных и пропавших без вести мужчин. Такая группа есть и по Еленовке. Женщины сами выясняют информацию, расспрашивают тех, кого освободили из плена, разбирают по «кусочкам» день теракта: кто где был и кого видел. Например, знают, что в бараке было не 200 пленных, а 193. Из выживших по обмену вернулись восемь.

«Один сказал, что Жени не было в тот день в бараке, другой — что не встречал его фамилии вообще, а женщина, которая была в плену, слышала о нем в Донецком СИЗО. То есть он мог находиться там».

Тела всех погибших с пометкой «Еленовка» россия отдала в августе-октябре прошлого года. Несколько погибших, у кого обнаружили совпадение ДНК с родней, похоронили.

В марте этого года матери, жены, сестры, дочери азовцев приехали на очередную встречу с представителями полка. Там им наконец-то подтвердили, что российские списки совпадают с украинскими. Наталья спросила о сыне, но в координационном штабе сказали, что напротив его фамилии — вопросительный знак.

Наталья вернулась домой в надежде, что ее Женя жив, и его включат в списки на обмен.

Только 15 апреля она встретилась с представителем полка «Азов». И узнала, что в полку Евгений еще с июля значится погибшим. И его никто не ищет.

«Не могу передать, что со мной творилось. Десять месяцев я жду сына из плена, и он значится официально как военнопленный, верю им, — а оно вон как! Сколько всяких служб (в частности, координационный штаб, СБУ, Генеральная прокуратура, Красный Крест, — ред.) занимаются этими пленными, а контакта между ними нет».

Через несколько дней Наталья набрала следователя полиции, который ведет уголовное дело о военном преступлении против ее сына, совершенном российской федерацией. Спросила, как продвигаются дела. До этого он ни разу не связывался с ней.

«Варил воду, варил, а потом: “Короче, что вам сказать. У вас 17 февраля было первое совпадение по ДНК”. Почему я, мама, ничего не знаю? Два месяца прошло…» — прошептала оглушенная новостью.

«Думаешь, ты у меня одна такая?» — отрезал он.

«Да, я одна такая, единственная. И сын у меня такой единственный. И чтобы ты сидел в этом кабинете, мой ребенок голыми руками, без боекомплекта отбивался от врагов», — бросила трубку.

Она рассказывает о циничном ответе следователя, а в голосе звучат слезы.

«Даже если случилось непоправимое, подайте же это достойно».

• 

• 

Одно тело на две семьи

В конце апреля через смс женщине сообщили о повторном анализе ДНК. И что результат будет через несколько недель. Как показывает практика, второй анализ на 99% совпадает с первым. Однако были ошибки (такое случается из-за неправильного забора ДНК у родственников, когда следователь берет ватной палочкой эпителий изо рта, а надо брать венозную кровь, — ред). И эти ошибки дают ей надежду.

«Например, есть женщина, у которой муж числился раненым. То есть был в другом списке (списков по Еленовке три: погибшие, раненые и переведенные в СИЗО других городов, — ред.). Но на всякий случай сдала анализ ДНК дочери. И было совпадение, похоронила мужа первой из всех. Я общалась с другой женщиной, у нее было совпадение ДНК, сына похоронила, выплаты получила. А он в сентябре пришел из плена. Еще случай: в Кривом Роге было совпадение одного тела на две семьи», — рассказывает Наталья.

Больше всего она боится похоронить чужого ребенка и потерять своего. Кто-то лежит в тех мешках в рефрижераторах в столице. Женщина даже готова осмотреть все тела и просилась сходить туда на опознание.

«Да хоть завтра, — ответили ей. — Только там нечего опознавать».

Наталья рассказывает страшные вещи.

«Приходившие за телами родители говорят, что те портятся. Одна мать приехала с отцом на опознание. А в мешке — только субстанция. Все течет. Для другой пары достали кусок позвоночника их сына, руку, ногу и челюсть. Мальчика опознали по ямке от зуба, который у него вырывали перед войной. Почему так? Почему нет условий? Почему это так растягивают? Еще в октябре можно было кого-нибудь опознать…»

Ее «почему» повисают в воздухе. Молчу, потому что не знаю ответа.

Елена Толкачева, руководитель патронатной службы «Азова» объяснила нам в комментарии, что россияне передали тела защитников в страшном состоянии. Говорит, держали тела у себя до такого состояния разложения, чтобы нельзя было сделать экспертизу на взрывчатые вещества, и тем самым доказать совершенное военное преступление. После того как тела разместили в рефрижераторах, судмедэксперты сделали все, чтобы собрать ДНК погибших и внести результаты в базу. Эта работа уже завершена. Дальше — дело за следователями.

«Я буду цепляться за ниточку до последнего»

Наталья с другими женщинами ходила на митинги, ездила на разные собрания и потеряла надежду, что Украина сможет помочь ей найти и вернуть сына. Поэтому вместе с четырьмя такими же активистками поехала искать правду за границу. В Женеву, ООН и в Международную организацию Красного креста. Наталья готова даже ехать в страну-агрессор и искать сына по колониям.

«Мы семьей не живем все это время. Мы ничего не видим вокруг себя. Я не спала до марта, пока не произошел гипертонический криз, сейчас пью антидепрессанты. Но у меня нет истерик, слез, я верю, вся наша семья верит, что Жека жив. У Насти совсем сломался телефон. Прошу: “Давай купим”, — “Нет, мне Женя обещал, я дотерплю, я дождусь”. А младший Павел позвонил на День матери и говорит: “Поздравляю тебя от обоих сыновей”».

Про себя женщина придумала новое слово «окремнилась», то есть стала как кремень. Спрашиваю, примет ли она, что сын погиб, если подтвердится результат второго анализа ДНК.

«Нет, он жив. Не верю, что как мать не почувствовала бы, что моего ребенка нет. Недавно услышала о женщине, которой пришло известие о смерти сына, а он позвонил из колонии и поздравил ее с днем рождения. В такое чудо я верю больше, чем в ДНК. Я буду цепляться за соломинку, за тончайшую ниточку до последнего, но найду своего сына».