Материал Hromadske

То, чего годами ждали немцы, произошло 9 ноября 1989 года. Вечером этого дня было объявлено об открытии пропускных пунктов между двумя Германиями — Германской демократической республикой (союзницей СССР) и Федеративной республикой Германии (лояльной США, Великобритании и Франции). Берлинская стена перестала существовать, а разделенная на 28 лет Германия вновь стала одной страной.

С 1961-го стена делила город и полностью ограничивала передвижение людей. Она была сложной пограничной системой с колючей проволокой под током, нейтральной полосой и сторожевыми башнями через каждые несколько сотен метров. Пересечь стену легально было почти невозможно, а рискованные попытки побега завершились смертью почти для 200 человек.

Берлинская стена долгое время была одним из главных символов холодной войны. А ее падение сигнализировало о демократических переменах во всей Европе.

«Это было одним из исторических событий, которое должно было произойти по ряду причин, потому что для этого сложилась благоприятная ситуация. Но в то же время оно произошло и случайно. Благодаря настроению правительства Восточной Германии в тот день, благодаря тому, что пытались ввести какой-то новый режим на границе. А советская власть еще и отмечала годовщину Октябрьской революции: все были уже навеселе, Москва праздновала. Просто на начало ноября 1989 года пришлось очень много совпадений», — отмечает историк Ян Клаас Берендс.

Вся Германия очень торжественно отмечает 30-ю годовщину падения стены: в течение недели в Берлине проходит ряд культурных событий — выставок, кинопоказов, концертов и тематических дискуссий. Накануне этой даты hromadske пообщалось с берлинцами о жизни во времена существования стены, отчаянных решениях о бегстве из ГДР и особенностях пребывания в Западном Берлине. А также о том, что изменилось для них после 9 ноября 1989 года и чувствуют ли они теперь Германию действительно объединенной.

Последний остров свободы

На мостовой перед Музеем Берлинской стены у бывшего контрольно-пропускного пункта Checkpoint Charlie, видна надпись: «Freiheit = Einheit» («свобода = единство»). В выходной день здесь, на Фридрихштрассе, — многотысячная мирная демонстрация курдов, которые пришли выразить возмущение турецкой военной операцией в Сирии. «Всегда, когда люди хотят протестовать, они приходят сюда. Такова уж традиция этого места», — говорит директор музея Александра Хильдебрандт на чистом украинском, ее родном языке.

С 1980-х она живет в Германии, именно тогда переехала к мужу в Западный Берлин. Райнер Хильдебрандт — известный немецкий историк, публицист и правозащитник, участник антифашистского движения сопротивления. Он основал Музей Берлинской стены еще в 1962 году, вскоре после того, как она была возведена: это было попыткой ненасильственного сопротивления режиму ГДР. 

Впоследствии музей приобрел новый смысл — борьба не только против стены, но и вообще против любых нарушений прав человека. Здание, где по сей день находится музей, тогда было всего лишь в нескольких метрах от стены, границы с Восточным Берлином.

Александра говорит: я познакомилась с Райнером случайно. Тогда она занималась искусством и приехала в Берлин с собственной выставкой картин: 

«Я не планировала оставаться и сначала не осталась, хотя и была очень влюблена в него. Я вернулась в Украину, а он начал звонить мне каждый день. А в тот момент я еще купила ванну. И она стояла у меня посреди квартиры в Украине. Я ему так и сказала: нет-нет, у меня новая ванна, я никуда не хочу ехать. Ее же надо где-то поставить, а не оставлять так среди квартиры. Но после трех месяцев сердце все-таки не выдержало — и я приехала».

Супруги всячески помогали беглецам из ГДР — в первое время поддерживали их финансово, помогали с убежищем. В Музее Берлинской стены можно узнать обо всех возможных способах побега: на лодке через Балтийское море, в кузове автомобиля, в чемодане или даже на воздушном шаре.

«Люди бежали из Восточной Германии, потому что она была как одна большая тюрьма. Они не хотели оставаться, потому что это было опасно. Небольшой пример: детям в школах задавали задачу — нарисовать часы с экрана телевизора. Потому что они отличались. Кто смотрел западное телевидение, часы перед новостями были другими, не такими, как часы на восточногерманском телевидении. Для того, чтобы выявить, какая семья смотрит западно-германское телевидение, вот такое задание давали маленьким детям», —отмечает Александра. 

Кроме того, в здании музея было специальное место для прессы — чтобы журналисты через большие стеклянные окна с западной стороны могли сфотографировать, что происходит на восточной.

«Стена была в двухстах метрах от наших окон»

Дом супругов Мейер похож на музей. У них обоих давние хобби: Гизела коллекционирует старинные ткани и полотенца, а Бернд — фотоаппараты и модели поездов. Из их окон до сих пор видны земляные насыпи и остатки стены: в двухстах метрах от их дома в Западном Берлине проходила граница с Восточным. 

Свободное передвижение из западной части в восточную было ограничено еще с 1952 года, но в обратном направлении люди еще могли ездить свободно. Немало восточных берлинцев работало тогда на западе, и сотни людей пересекали границу рядом с домом Мейер ежедневно.

«Сложность, правда, была в том, что были две разные валюты, а покупать проездной билет можно было только за одну. С транспортом это работало так: люди заходили в трамвай, доезжали до границы, выходили, переходили ее пешком, потом снова садились в трамвай уже по другую сторону границы», — говорит Гизела.

Она хорошо помнит август 1961-го, когда построили стену посреди города: «Это как раз был сезон длинных отпусков, и многие берлинцы были в отъезде. Абсолютно вся граница появилась за одну ночь. Весь транспорт перестал пересекать границу в одну ночь. Стена, сторожевые башни с вооруженными солдатами — все это уже было позже. Что было крайне странно — это то, насколько пустым все стало внезапно. Людей, которые постоянно здесь ходили, больше не было. Здесь был кинотеатр, магазины, но все это внезапно стало ненужным, потому что люди из ГДР больше не приходили. А трамвай здесь перестал ходить, потому что просто стал нерентабельным».

Гизела в то время работала врачом в нескольких кварталах от своего дома, и заметила, что пациентов из Восточного Берлина больше не было. Говорит: ни она, ни ее муж не могли представить, что когда-то стены больше не будет.

Гизела вспоминает: «Тогда мне позвонила сестра, которая более 50 живет лет в Швеции, и сказала: что там у вас происходит? Я слышала по радио, что Берлинская стена пала! Вечером 9 ноября мы были заняты ремонтом, и в комнате играло радио. Мы услышали, что была пресс-конференция, и Шабовски (представитель правительства ГДР — ред.) заявил о свободе передвижения, которая должна была начать действовать немедленно. Мы подумали: ага, надо быстро доклеивать обои и отправляться в город, чтобы посмотреть, что там делается. Но, к сожалению, из-за ремонта повредили кабель, и так и не дослушали, что там такое произошло. И почему-то так и не поехали в центр».

Границу возле дома Мейер открыли на пять дней позже, чем в центре Берлина. Бернд течение нескольких дней накануне фотографировал людей, которые ждали этого около стены. Затем занял видеокамеру и снимал все, что происходило и до, и во время разрушения стены. Говорит: чувствовалась немалая эйфория, даже незнакомые люди бросались друг другу в объятия и радовались, что они наконец вместе.

96 тысяч западногерманских марок

Удо Ешке — меломан с многолетним опытом. Сейчас он ведет собственное музыкальное минишоу на YouTube, а в его квартире — огромное количество фотографий музыкальных событий, постеров, оригинальный пиджак Джимми Хендрикса. А еще — диск украинской группы «Мотанка» с автографом, приобретенный, когда они выступали на одной из станций берлинского метро. 

Коллекция пластинок самых популярных западных исполнителей была у него еще в Восточном Берлине, где он жил во времена существования стены. Он занимался их нелегальной продажей: в западной части пенсионеры, которые могли свободно пересекать границу, по просьбе Ешке покупали нужные пластинки задешево, в Восточном Берлине он продавал их в десять раз дороже.

«Но однажды мой хороший знакомый, стоматолог, говорит мне: за тобой следит Министерство госбезопасности. И откуда ты об этом знаешь, спрашиваю. А он говорит: я информатор службы. Вот так он мне и говорит: я шпион „Штази“ (восточногерманская спецслужба — ред.) и не хочу, чтобы тебя арестовали. На тот момент у меня было двое сыновей, дом у моря, большая коллекция пластинок», — вспоминает Ешке.

Коллекция пластинок разошлась за один день: их покупали даже служащие “Штази”. После этого Ешке взялся за другую запрещенную деятельность — распространение агитационных листовок. Поэтому за восемь месяцев ему пришлось побывать в шести различных тюрьмах. 

Из последней, в Карл-Маркс-Штадте, его выкупила западногерманская власть — за 96 тысяч западных марок, почти полмиллиона в пересчете на восточногерманские. Для ГДР, у которой были экономические трудности, распространенной была практика продажи людей, осужденных по политическим статьям.

«Власти ГДР если не требовали, то выпрашивали у Запада многомиллиардные кредиты. Потому что с экономикой не все было в порядке. В то же время, из стран Восточного блока в ГДР жилось лучше всего. Польша, Чехия, Россия — все жили не так хорошо, как люди в ГДР. Каждый советский солдат с куда большей охотой остался бы в ГДР, чем у себя дома».

Таким образом Ешке попал на Запад. Об этом он мечтал и раньше: «Главным пунктом в моем запросе на выезд из ГДР было то, что 14-летние мальчики здесь должны были держать в руках оружие и учиться стрелять. Но я сказал: такого никогда не будет. Такое мнение было только у меня среди всех родителей 24-25-ти детей в классе».

Еще во время пребывания в тюрьме Ешке заставили подписать документ об отказе от всего имущества, которое он должен был оставить в ГДР. На тот момент он только что достроил для своей семьи дом у озера — но его тоже пришлось «подарить» государству. Это было за год до падения стены, в 1988-м.

«Однажды меня пригласили в кафе „Роллинг Стоунс“ в Западном Берлине. И тогда ко мне внезапно пришло осознание: вот так, неделю назад я был в тюрьме, а теперь сижу в кафе „Роллинг Стоунс“, рядом со мной мои товарищи, мы едим итальянский салат. Это было что-то невероятное», — рассказывает Ешке.

Надежда, которая сбылась в 1989-м

«Важнейшим событием того времени, пока стена еще существовала, для меня было лето 1980-го, когда в Польше возникло движение „Солидарность“. Я тогда был в Польше, выучил язык, имел контакты с польской оппозицией. Конечно, я и не подозревал, что именно все это означало, но у меня было ощущение, что все меняется. Забастовка в Гданьске должна была стать началом конца для всей системы — не только в Польше, не только в ГДР. Насколько долго все это будет продолжаться, конечно, мы не знали. Но я чувствовал, что это — решающий момент. Это было нечто большее, чем „Пражская весна“ или восстания рабочих в ГДР в 1953-м — это была надежда. Она сбылась в 1989-м», — говорит Вольфганг Темплин, известный польско-немецкий оппозиционный политик.

Но до своей оппозиционной деятельности Темплин некоторое время работал на «Штази». «Я тогда, как и многие мои сверстники, верил в идею социализма — как в перспективу, как в утопию. Но не реальность», — отмечает он. Впрочем, уже в 70-х годах у него начали возникать сомнения, в частности, под влиянием книг советских диссидентов. По словам Темплина, большое впечатление на него произвела книга украинца, генерала Петра Григоренко.

«Когда я оставил работу в „Штази“, на всех возможностях моей дальнейшей карьеры можно было ставить крест. И единственное, что я мог тогда делать, это отправиться на годичное обучение в Польшу. Но уже в 80-х у меня больше не было шансов уехать из ГДР», — говорит Темплин.

Однако благодаря контактам с польскими и западными единомышленниками он начал оппозиционную деятельность в Восточном Берлине. Темплин вместе с 20-25-ю друзьями издавал нелегальний оппозиционный журнал Der Grenzfall («Падение границ» — ред.), устраивал специальные выставки — чтобы всячески распространять материалы о репрессиях, о безработице, которое царили в ГДР, а также о движениях сопротивления в Украине, Польше и Чехии.

Украину для европейской политики и безопасности Темплин считает крайне важной и сейчас. «К нам в Германию часто приезжает Сергей Жадан. Это очень важно, что он рассказывает об украинском востоке. Ведь в Германии разнятся мнения о конфликте на Донбассе. А я всегда подчеркиваю: будущее Европы решается на востоке Украины. Потому что речь идет о безопасности стран, находящихся между Европой и Россией. Россия, которая не является демократией, всегда в противоречии с нами».

Известие о падении стены застало Темплина в Гамбурге. Но вскоре после открытия границ он вернулся в Восточный Берлин. «Это событие было ощутимо по всей Германии. Но, конечно, все же этой ночью надо было быть в Берлине, потому что в Гамбурге было такое ощущение: о боже, что произошло? Тогда вообще всем было сложно представить реальность этого момента».

Четвертая попытка, ставшая удачной  

Инге Альбрехт работает журналисткой и редактором австрийской службы немецкого общественного вещания ZDF. Она родилась в Восточном Берлине через два года после того, как стена была построена. Ее отец не поддерживал идеи социализма и когда однажды предприятие, где он работал, решило наградить его за достижения партийными наградами, но он отказался.

«Ему тогда откровенно заявили: что же, если ты протестуешь, если не принимаешь наших поощрений, то твои дети не смогут здесь получить высшего образования. В тот момент мы поняли, что никакого будущего в этой стране больше нет», — говорит Инге. Тогда она хотела учиться на врача и решила искать любой способ пересечь границу.

Сначала — через границу между Болгарией и Турцией. Но оказалось, что болгарские границы слишком хорошо охраняются, и солдаты имеют право применить оружие против беглецов.

Тогда Инге вернулась и пробовала писать официальные запросы на выезд из страны. Но этот способ был обречен: она в то время начала работать на телевидении ГДР и считалась носительницей государственной тайны. В итоге Инге решилась попробовать бежать через посольство Западной Германии на восточногерманской территории: «Это было не слишком просто: каждый второй побег был неудачным. Посольство в то время очень бдительно охранялось „Штази“. Но по телевизору мы услышали, что кому-то удавалось так бежать. И вот мы, три женщины, держа за руку детей, пришли к посольству. Тогда произошло нечто неожиданное: мы увидели сотни молодых людей в голубых рубашках, которые маршировали и, пританцовывая, шли по улице. Для нас это был шанс. Полицейские, которые стояли у посольства, засмотрелись на короткие юбочки девушек. И мы смогли быстро перебежать улицу незамеченными».

Инге схватила за руку одного ребенка, ее подруга — другого, и они решились бежать. В посольстве были стеклянные двери, и один полицейский вдруг заметил беглецов и рванулся, чтобы схватить шестилетнего ребенка. Его мать внезапно громко закричала: «А ну оставь его!» И тот отпустил просто от испуга и неожиданности.

«Полицейские теперь смотрели на нас через стекло. Но мы были уже в посольстве — и это самое главное. Внутри сидел служащий посольства, он только посмотрел на нас и улыбнулся. Мол классно, девушки, вам это удалось!», —рассказывает Инге.

Это было за пять лет до падения стены. По словам Инге, в Западном Берлине появилась множество возможностей, в частности, путешествовать и учиться.

До открытия границ в 1989-м она лишь однажды виделась в Праге с родными, которые осталась в Восточном Берлине и в свое время поддержали ее решение бежать на Запад: «Представьте: я и моя семья жили в одном городе, но не имели права встретиться в нем из-за стены».

Жизнь в Западном Берлине Инге называет более расслабленной: «Теперь больше не нужно было заботиться о том, в каком ключе и о ком говоришь».Инге отмечает: до этого, во время работы на телевидении в ГДР, она чувствовала цензуру, недопустимость критики в адрес власти — поэтому в то время занималась более «нейтральными» темами, культурой.

Инге часто рассказывает о своей жизни в ГДР и побеге в школах: говорит, дети слушают с огромным вниманием и интересом, и не могут себе представить двух разделенных Германий.

«У многих в голове все еще остаются стены. Я знаю людей, которые жили в свое время с обеих сторон стены, и у них все еще возникают проблемы в коммуникации. Им до сих пор сложно найти общий язык. То ли кто-то кому-то завидует, то ли не хочет попытаться понять. Примечательно, что это касается не только пожилых людей, но и молодых. В некоторых семьях до сих пор принято употреблять понятие “Западная Германия”, хотя теперь мы же все в одной стране. К счастью, такой риторики становится все меньше», — отмечает Инге.

При поддержке «Медиасети»