Бои за Мариуполь: Рассказ журналиста, который в рядах ТРО защищал город и попал в плен
Материал Новостей Донбасса
Весна 2025 год. Ты сидишь один в чужом городе на съемной квартире. Любое помещение, если оно не разрушено снарядами и не напоминает тюремную камеру или барак — кажется просто вершиной шика. Но эта «однушка» в новострое реально не плоха. Хвалишь себя за то, что хватает ума и адаптационных механизмов ее оплачивать. Тебе тепло и уютно. Ничего не болит, а отметка в календаре телефона напоминает о записи к стоматологу в ближайший понедельник. В Винницу не прилетают «Шахеды», лишь иногда «кошмарят» воздушной тревогой. В холодильнике вкусная еда, а на полках хорошие книги. Некоторые даже эвакуированы из Мариуполя. «Ничего, нормально», — думаешь ты. «Мы выжили там, чтобы начать жить по-настоящему здесь», — словно девиз повторяешь слова обменянного товарища. Он, кстати, лечит серьезный ПТСР в специализированной клинике, а ты всего лишь ходишь на приемы к психотерапевту.
В ящике стола лежит медаль «Ветеран войны». Обещают прислать еще «За незламність». Странно и не привычно слышать это по отношению к себе. Ведь 23 февраля 2022 года ты сидел в Мариупольском офисе редакции и пил бесплатный кофе из кофемашины, готовя статьи на местный сайт. А теперь вот у тебя военные медали. Откуда они взялись? Наденешь ли ты их когда-нибудь?
Справа на стене сине-жёлтый флаг с надписью «Силы территориальной обороны Украины», а в тактической сумке где-то валяется УБД. По сути, оно нужно лишь для того, чтобы бесплатно ездить на работу с двумя пересадками, периодически теряясь в пространстве. «Ничего, нормально», — снова думаешь ты и пытаешься вспомнить, когда это все стало частью твоей реальности? С чего же все началось?
Как в калейдоскопе, память выдает отдельные картинки, которые быстро сменяют друг друга. Собрать бы этот пазл, но вот только что даст эта сборка?
24 февраля 2022 года
Утро 24 февраля 2022 года. С армейским рюкзаком за плечами и берцах «Mil-Tec» садишься на первый попавшийся автобус, чтобы доехать до точки сбора батальона ТРО на Левом берегу Мариуполя. Прохожие пытаются двигаться в противоположном направлении, нервно говоря по телефону и заказывая билеты «хоть куда-нибудь».
Если бы у них было больше времени, они открыто назвали б тебя сумасшедшим, но лишь скользят удивленным взглядом. Канонада не стихает. Над городом постоянно стоит гул. Так нелепо, но ты смотришь в небо, пытаясь определить его источник. Нет, сделать это не выйдет. Потом это просто станет чем-то фоновым, привычным, под что ты сможешь есть, спать, пытаться безрезультатно в сотый раз дозвонится родным.
А сейчас ты просто едешь, едешь на войну, которую желал и не желал одновременно. Знал, что она изменит в корне твою прежнюю жизнь, но, если ты останешься цел — изменишься сам.
«Прости нас, мама! Мы не уберегли твою внучку Софию!»
Военный госпиталь за плав бассейном «Нептун». Твоя первая, после интерната №2 на улице Азовстальская, где вас вооружили и переодели в пиксель, локация на войне. Вы распределились на двойки и заступаете на посты, называясь то «Хирургом», то «Кукушкой», то просто «КП». Ты знаешь, что пока настоящие военные с боевым опытом отбивают атаки врага — твоя миссия здесь и она также важна. Ты учишься пользоваться рацией, в свободное время собираешь и разбираешь автомат и нарабатываешь навык быстрой смены магазинов.
После обстрелов через 15 минут начинают привозить и привозить даже на тачках разорванных осколками людей. Вы стоите ночью на посту с товарищем и слышите, что кто-то, не скрываясь, подходит к госпиталю. «Тут военные?», — спрашивает женщина сквозь слезы, и мужчина угрюмо молчит и изучает свои ботинки. Мы говорим: «Да» и становится ужасно стыдно за то, что патрон уже был загнан в патронник и ты готов был открыть огонь на звук. Ты понимаешь, что это убитая горем пара пришла, чтобы увидеться с сотрудницей госпиталя, матерью мужчины.
«Прости нас, мама! Мы не уберегли твою внучку Софию!», — стонет в ночи женщина. Теперь они плачут все втроем. Ты стоишь рядом не в силах что-то сделать, понимая, что все слова – бессмысленны. Бабушку извещают, что снаряд упал во дворе их частного дома. Родители винят себя. Они не понимают, почему на них ни царапины, а осколок прилетел в затылок и убил их 6-летнюю дочь. «Прости! Прости нас, мама!», — продолжает всхлипывать женщина, а мужчина говорит, что ему нужно будет вернуться в дом и забрать труп дочери, но не знает, сможет ли он морально это сделать.
Люди приходят в госпиталь, просить медикаменты. Они выстраиваются в огромные очереди и стоят под воротами, пренебрегая опасностью. Некоторые не просто просят, а требуют. Ты вначале пытаешься составлять списки потребностей, потом группируешь медикаменты по целевому назначению, потом просто отдаешь то, что есть. Точнее то, что осталось.
«Это “Азов” по нам стреляет?»
«Тут же больница, бомбить же сюда не будут?», — доверительно заглядывая в глаза, спрашивает закутанная в платок женщина неопределенного возраста. Ты говоришь, что это — больница прежде всего для военных, поэтому это — одна из целей для российской авиации и напоминаешь, что не надо создавать скопление. Что-то прилетает рядом, в воздухе шуршит металл и, хватая, ближайшего гражданского за куртку, вы вместе падаете за парапет.
«Это что, “Азов” по нам стреляет?», — невнятно лопочет мужичок бомжеватого вида.
«Какой нахрен “Азов”? Мы с Россией воюем, раздуплитесь, люди!», — срываешься ты на толпу в надежде, что они поверят тебе хотя бы после слов, что ты местный житель и говоришь на русском.
Первые числа марта. Больница скорой медицинской помощи. Боевое дежурство на первом этаже на входе. Сам сюда напросился. «Тут больше движа», — говоришь сослуживцам, и думаешь о том, что смотреть на улицу в окно, вроде бы как «контролируя сектор», максимально не рационально и оставляешь эту «сверхважную задачу» кому-то другому. На первом этаже БСМП реально «дикий движ». Сюда привозят раненых, и ты помогаешь врачам выгружать пострадавших и оказывать первую помощь. Главное не впадать в ступор, не застывать как мышь под гипнозом удава, когда на тебя смотрят смерть и страдания. Главное не потерять разум.
Отец, кажется на «Опеле», привез в больницу свою семью. Все они ранены. Ракета российского «Смерча» попала в дом. У мужчины торчит огромный осколок в спине. Как он смог управлять автомобилем с такой раной, остается только догадываться. Женщина контужена и вся белая от пыли. «Я ничего не вижу, ничего не слышу, я ничего не вижу, ничего не слышу…», — словно безумную мантру зациклено повторяет она, пока ведешь ее под руки к врачам. Больше всего досталось мальчику. Окровавленного парня лет 9 без сознания на руках несут в операционную. Ты думаешь, что скорее всего уже поздно, но говоришь заученную лживую фразу, что все непременно будет хорошо. Но нет, не будет. 99,9 %. Его сестра-подросток кричит, что главное, чтобы спасли брата. На свое посеченное тело девчонка не обращает внимание. Ее бинтуют, а парамедик Юлия Паевская «Тайра» оказывает психологическую помощь.
А еще недавно произошел «френдли-фаер». Машина сильно резко подъехала к больнице и из нее высыпались люди в камуфляже. Кто-то крикнул «Диверсанты!» и началась стрельба. Благо, быстро разобрались и никто не пострадал. Оказалось, что свои. Днями ранее мы баррикадировали один из входов, а потом под обстрелом бегали в противоположный корпус за матрасами для раненных. Помогал в этом СБУшник. Это – первый и единственный сотрудник спецслужб, которого ты увидишь за всю мариупольскую компанию. Да, на первом этаже действительно «нормальный движ».
Смертушка ладонью по волосам провела
Произошло то, чего нужно было ждать. Самолет сбросил бомбу на госпиталь. Произошло это вначале марта. Наверное. Ты не помнишь точной даты. Хирургический корпус провалило вниз. Четверо людей погибло. Если бы попало в приемную — жертв бы были десятки. Ты был на улице в этот момент. Шел, простите за подробности, в туалет. Был в метрах 20 от эпицентра. Взрывной волной выбило практически все окна на территории в нескольких корпусах, но тебя почему-то не сбило даже с ног. Что-то жаркое просто облизало лицо. «Ты как, Журналист? Нормально? Смертушка по волосам ладонью провела», — прочеканил бородатый сержант, который позже погибнет в самолете при этапировании украинских пленных по России.
Первый боевой выход. Мы двигаемся группой по частному сектору в Кальмиусском районе. Каким-то невероятным образом у старшего получается вести с нами беседу. Он говорит, что люди — по сути — стадные животные и при опасности пытаются сбиться в кучу. Однако этот инстинкт нам придется преодолеть если мы хотим выжить. Нужно держать дистанцию и внимательно смотреть по сторонам. Занимая позиции в квартирах, ты стучишь в двери с криками: «Відчиняйте! Національна поліція Донецької області!». Ты понимаешь, что это не правда, но что такое Территориальная оборона люди не знают и объяснять у тебя не времени. Ты видишь, как в этих квартирах аккуратно сложены «намародеренные» вещи: пирамидами стоят телевизоры и микроволновки, а тебе, голодному, бегающему сутками в броне, командование не позволяет вынести оттуда даже еду. «Так это же не их, это тоже наварованное!», — возмущаемся мы, но наш командир непреклонен. Он заставляет всех оставить еду хозяевам.
Отступление в завод Ильича. Перепрыгивая через оборванные троллеи, мы забегаем за забор и чувствуем себя в лапах ложной безопасности. Все твои «честно намученные» вещи потеряны второй раз. Почему особенно жалко термоодеяло из аптечки, которым было так уютно укрываться, когда спишь на полу в заброшенном банке, который во время войны стал называться «Красный замок». Там было наше КНП (командно-наблюдательный пункт), а теперь туда зайдут «оппоненты». Ты отгоняешь от себя мысли, что в твоей сумке будут копошиться грязные руки русских, чеченцев или бурятов. Они будут, рассматривая тетрадь со стихами и сто процентов заберут в качестве трофея или растопчут сине-желтую ленточку, которую носил с собой.
«Неужели мы вот эту всю территорию им отдаем?», — спрашивает побратим у старшего соседней группы «азовца». За нашими спинами остается проспект Бойко. Через дорогу — уже группы врагов. «Ну, получается, что так», — звучит ответ. Дезморалить никого нельзя. Особенно друг-друга, особенно себя. «Наверное, мы на этом заводе и останемся», — говорит тебе шепотом товарищ, но ты отмахиваешься от этой фразы как от мухи. Мы закрепляемся в офисном здании прямо рядом с КП. Нужно сделать какое-то подобие бойниц в окнах и раздвинуть столы в помещениях так, чтобы они не мешали быстро перемещаться. Ужасно хочется пить. Где же тут эти 19-литровые бутыли? Снимаешь каску и чешешь до боли голову под комом сбившихся волос, которые когда-то были модной прической. Но приходит приказ держать оборону на территории комбината, и мы принимаемся дежурить на КП №3.
События не имеют четкой хронологии. У них есть выпавшие куски. Ты вспоминаешь как делал что-то значимое, но только начало этой ситуации. Или, наоборот, только конец. Или из памяти стерлась средина. Психологи называют это травматической амнезией и говорят, что это один из симптомов посттравматического расстройства, однако ставить этот диагноз не торопятся.
«Мы приехали забирать наших героев»
Мы приехали на разрушенный госпиталь, чтобы эвакуировать «200-х». В предыдущие визиты несколько раз гоняли выстрелами в воздух мародеров и забирали остатки медикаментов, делая упор на перевязочные материалы и обезболы. В этот раз нужно сделать самую неприятную работу.
Трупы лежат в мешках около стены. Чтобы как-то собраться с мыслями, ты начинаешь пытаться их считать, но это сделать не получается. Откуда-то с восточной стороны начинает бить артиллерия, но снаряды ложатся довольно далеко, поэтому мы принимаемся за работу. «Идите нах*й! Мы приехали забрать наших героев!», — кричит в сторону вражеской батареи товарищ по взводу. Он закидывает автомат за плечо и волочит мешки по земле. То, что мертвые значительно тяжелее живых, оказывается, не миф. Либо мы сильно отощали на войне. Мешок рвется, и ты видишь, как пухленькая женская ручка в кольцах царапает асфальт. Просто стараешься не смотреть туда, а толстый черный целлофан скользит в руках из-за крови. Мы складываем мешки друг на друга в «буханку», давя рвотные позывы. Побратим извиняется перед трупами, что им придется ехать в таком положении, но нужно забрать всех. Места в кузове очень мало. Выходит, какой-то трешовый тетрис. Порой приходится наступать ногами на мешки и тогда побратим кричит извинения все громче и громче. Ты понимаешь, что он очень пьян. Наверное, нормально перед выездом «залил глаза» понимая, что чем предстоит сейчас заниматься, но в эту минуту не до осуждений.
Мы выгружаем наш скорбный груз уже на заводе и складываем под одним из мостов. «Ну как же это так?», — говорит один из товарищей. Мы вместе несем тело молодого парня, у которого нет двух ног по самые ягодицы. На мощной шее блестит серебряная цепочка. Наверное, это специфическая защитная реакция, но хочется пошутить про то, что если бы он был целый — то весил бы больше. Зная, что шутку не оценят, держишь язык за зубами. Рядом с заводом находился приют для животных. Обгоревшие, оглушенные звери стали прибиваться к людям. Костлявая, но огромная сучка алабая как бронепоезд, гуляла вдоль туннеля, где разместился госпиталь. Ее все жалели, гладили ослепшую голову. Но она первая стала грызть трупы и ее пришлось пристрелить.
Бывшая жена, смерть и ассоциации
КП№3 было под постоянным огнем. Артиллерия разметала наши баррикады, которые старательно городили из металлических листов. Потом русские зашли в соседнее здание, и мы частенько перестреливались через окна. Когда в перестрелке у тебя клинит автомат, то можно смело прощаться с жизнью. Но делать это ой как не хочется! Ты в панике кричишь опытному «азовцу» о своей проблеме, и он решает ее с помощью уменьшения вашей огневой мощи, ножа и отборных матюков.
Когда-то бывшая жена сказала, что запах древесины ассоциируется у нее со смертью. Когда ей было 6 лет, у нее умер отец и так пах гроб, который стоял в доме. Осколки скосили деревья, и запах свежего соснового сока плыл в воздухе. Как хорошо, что это – единственное общее, что у вас с ней осталось.
«Поможем “Каскаду”, (название штурмового российского подразделения, — прим. редакции) отправится ад!», — этим криком поднимает нашу группу старший. В полном составе мы выбегаем на улицу из пыльного подвала, где стараемся отдыхать между дежурствами. Наш танк уже отработал по занятому врагами зданию. Оно наполовину разрушено и дымиться, но все же «оппоненты» засели там крепко и их нужно выбить. К своему ужасу, ты видишь, что танк отработал не очень четко. Помимо укрытия врагов он также разрушил забор, который отделял вас от них. Образовались огромные дыры, а это значит, что пробиться к нам будет значительно легче. Ты входишь в группу прикрытия, и выпускаешь магазин по окнам второго и третьего этажа. Внутри кипит ненависть. Огненными стрелами она летит в сторону оккупантов. Ты не видишь противника, но надеешься, что шальным рикошетом зацепит хоть одного, хоть в конечность, хоть каплю крови он заплатит за то, что он пришел сюда. За то, что он сделал. За то, что он существует.
Мы ушли с КП№3 вглубь завода. Находится там стало невозможно. Сформировались странствующие группы, которые бродили от цеха к цеху, занимая позиции и ведя наблюдение.
Эти рейды — один не предсказуемее другого. Выходите цепочкой в предрассветной мгле и каждый понимает, что может не вернуться. Хотя, где опаснее: в нашем хлипком укрытии или на боевом выходе — это тоже спорный вопрос. Однажды придя в помещение бывшей заводской «переодевалки», где вы отдыхаете (твоя группа не живет в бункере) ты понимаешь, что был обстрел и завалило именно твое спальное место. Могло бы нормально там привалить, будь ты на отдыхе. Ну что ж, бывает! Судьба иронически улыбнулась ртом, полным кариеса. Скидываешь обломки кирпичей на землю и стираешь пыль рукавом бушлата с металлического шкафчика, потом ложишься и стараешься заснуть.
Эти выходы вглубь завода. Это то, что никогда не забудется, хотя они все смешались воедино. Один разведчик из твоей группы, который позиционировал себя как герой и супер АТО-шник, отказывается идти на выход, ссылаясь на то, что пьян. «Ты просто п*дорас», — тихо сообщаешь ему и разворачиваешься спиной. Вчерашние бизнесмены, журналисты, грузчики, охранники АТБ и бывшие полицейские берут автоматы и выходят из укрытия. «Счастливой охоты», — кто-то говорит вслед вашему отряду, но там ты и дичь, и погонщик одновременно. Бывает, замечаешь перемещение врага. Чужие, мерзкие. Двойками, «на уверенных», с белыми повязками… Докладываешь старшему, он помечает четкие координаты в своем планшете. Потом сообщает, что туда отработали удачно из АГС. Как-то вяло радуешься. Бывает, обнаруживаете дезертира. Потом вы бежите вместе под обстрелом и он, предварительно получив по морде, тащит в руках два цинковых ящика с патронами. Бывает, убегаешь от гранаты, которая упала в метре от тебя. Оказывается, если сделать хороший рывок за угол на зависть кенийским бегунам, то можно спастись от осколков. Бывает, глаза застилает грязно-оранжевая пелена и потом отхаркиваешься пылью, когда вас «накрывает» артиллерийский обстрел в каком-то здании. Бывает, перешагиваешь через трупы, которые лежат на руинах после боестолкновений групп с предыдущих выходов. Ты стараешься не задумываться это были «наши» или «их». Холодно отмечаешь, что вот мозги, которые кровавой кашецей растеклись по асфальту, а вот обгоревшее тело, потому что пуля попала в рюкзак, который использовался для переноски противотанковых снарядов. Подобрать заляпанный кровью магазин – вообще не вопрос. Это же магазин на 45 патронов! У тебя такого нет, а погибшему он уже точно не понадобиться.
«Убивайте русских и забирайте у них сигареты»
Проблемы с провизией обострились так, что дальше просто некуда. Мы шутим, что сдадимся, просто потому что не будет сил надеть бронежилет. Но людей, почему-то, больше волнует недостаток табака. «У русских есть сигареты. Просто убивайте больше русских и забирайте у них. Я сегодня уже покурил. Два раза!», — говорит один из «азовцев» и добавляет, что в сухпайке оккупантов нашел даже сгущенку. Но вам повезло меньше. Твоя группа случайно зашла на наблюдательный пункт противника. Резко завязался бой на ближней дистанции в помещении. Ты шел вторым номером, поэтому успел упасть на землю. Когда стреляют конкретно по тебе метров с пяти, а ты даже не понимаешь сколько врагов, где они расположены и как хоть примерно выглядит комната там за углом вообще? Ты отрабатываешь куда-то вглубь помещения. В ответ очередь бьет в стену над головой. Все происходит как на повторе. Частички кирпичей брызгами летят в тебя и один, особо острый попадает в палец. Перчатка разорвана, из-под ткани сочится кровь. Удивительно, но эта царапина «вторичкой» — единственный шрам, который ты получил на войне. Существует ли таймер, который может засечь, сколько идет бой? Несколько секунд или несколько столетий? Нужно перекинуть автомат в другую руку, но ты не левша. Миллион мыслей как рой пчел, гудят у тебя в голове. Стреляешь вслепую, а потом орешь, что те, кто за углом — «С*ки» и чтобы они выходили с поднятыми руками, но в ответ слышишь новую автоматную очередь.
В итоге подмога подоспела, и вы после двух гранат, все же входите в это помещение. Там нет тел, но на стенах следы крови. Смутно осознаешь, что возможно, это твоих рук дело. Но первое, что ты делаешь, это начинаешь искать еду. Но ничего нет, кроме рассыпанного по полу замерзшего кошачьего корма. «Хоть что-то», — думаешь себе и начинаешь грызть эти соленые шарики. «На войне ты либо убиваешь, либо помогаешь убивать», — слышишь пафосные заявление. Но нет, прежде всего ты всего лишь стараешься выжить.
«Там просто ад»
Стараешься выжить… Крайние дни обороны Ильича вовсе заволокло каким-то туманом. Кажется, что чем больше рассказываешь об этом в различных интервью, тем больше в памяти остаются лишь отдельные бессвязные фрагменты, а суть тонет на дне. Ты помнишь, как дали команды грузится на прорыв. Вы сели в автобусы с нарисованной на них буквой Z, типа для конспирации. Как вы ждали отправления под грохот и вой обстрелов и слабо представляли вообще, как это будет происходить, каким образом придется действовать если наша колона окажется под прямым огнем как в Иловайске или Дебальцево. Как даже начало «вырубать» в автобусе, но он так никуда и не поехал. А те, кто выехал раньше, ошалевшие, возвращались назад в завод со словами «Там просто ад».
Три варианта для окруженных и обессиленных бойцов один лучше другого. Первый — прорыв на «Азовсталь», второй — прорыв на Запорожье, третий — переодеться в «гражданку», выкинуть «стволы» и выйти в город. Последний вариант — вообще не вариант. Ты расцениваешь это как предательство. Хмыкаешь и соглашаешься на второй. Две попытки прорыва из окруженного завода. Сотни смертей. Сколько трупов до сих пор лежат там в полях? Россияне создали глубокое кольцо и контролировали каждую тропинку из завода. Повторная попытка по той же схеме выхода принесла еще больше жертв. Автомобили сгорали целиком, людей добивали из крупнокалиберных пулеметов. При второй попытке стало понятно, что остатки нашей группы никто не ждал в бункере и мест в автомобилях для нас тоже нет. Полностью потерянные, мы мыкались ночью по заводу, унизительно просясь взять нас с собой, но слышали справедливое: «Нет мест». Те самые «бродячие группы» были смешанные, и на прорыв подразделения собирали своих. Как оказалось так, что ТРО оказалось в положении «ни пришей кобыле хвост» большой вопрос.
Холодный апрельский ветер обжигал кожу. Раненные в авто с открытыми бортами просили не бросать их. Мы пытались умащиваться в кузове машины, которую все же нашли, и ждали, когда слесарь приведет ее в исправность. «Помолись. Ты же веришь в Бога?», — говорит тебе лежащий рядом товарищ. До полномасштабной войны он был младшим персоналом одного из мариупольских супермаркетов и время от время любил расслабиться запрещенными законом веществами. «Не верю», — раздраженно отвечаешь ему. «Все равно помолись», — слышишь в ответ и удивляешься, как легко одно плацебо люди заменяют другим.
Ужасное слово «плен»
Снова возврат в бункер. Снова провал. Атмосфера отчаяния и упадка физически заполняет воздух. Звучит все чаще пока непонятное, но ужасное слово «Плен». Все чаще и чаще видишь людей, которые уже сняли камуфляж. Так странно смотреть, как сочетается гражданская одежда с каской и бронежилетом. Некоторые считают, что даже «термуха» более «беспалевна» чем камуфляж. Кто-то из штаба собрал вокруг себя старших офицеров и докладывает им обстановку, время от времени падая в обморок. Предвидя самое страшное, ты уже снял и спрятал на улице самый провокационный шеврон с языческим символом и надписью «Our land – our tradition».
Что же делать сейчас и что же будет дальше? «Сейчас русские просто придут сюда и всех убьют!», — говорит кто-то. Везде, на принесенных койках с железными сетками и на бетонном полу лежат раненные. Командир госпиталя говорит, что нужно продолжить сопротивление. «Кто хочет воевать — пусть уходит вглубь завода и воюет там!», — причитает какая-то перепуганная женщина, а у тебя уже просто нет сил находится среди всего этого. Ты уже приставлял дуло ко лбу и представлял каким пальцем будет удобнее нажать на спусковой крючок. Указательным или большим? Наверное, ты успеешь услышать хлопок внутри головы, а потом неведомая сила потащит в темный туннель, где нет ни времени, ни ощущений. Или взять еще несколько магазинов и уйти одному на второй этаж соседнего полуразваленного здания? Типа дать последний бой, стрелять до последнего. Но ты понимаешь, что даже тогда все не будет как в кино. Тебя не будут штурмовать, а просто влупят из чего-то тяжелого и ты также попадешь в плен только уже без конечностей.
Что происходит вообще? Усилившаяся суета вырывает из оцепенения. Тебе становится ясно, что командованием принято окончательное решение — весь уцелевший гарнизон завода выходит в плен. Предварительно записав видеообращение к Генеральному штабу, в котором сообщается, что держаться нет сил, количество раненых запредельно, а сколько летальных потерь посчитать нет возможности вообще. «Оркестр и работники кухни из последних сил выходят с автоматами на позиции», — приблизительно такую фразу слышишь из уст спикера. Составляют списки для выхода по подразделениям. Это точно финиш. Но радует то, что процедура проходит вроде бы как официально. Кто-то говорит, что русские пообещали нам не просто сохранить жизнь, но и достойное отношение, а также оказание помощи для всех пострадавших. Чтобы отвлечь себя, берешься также за работу по сбору фамилий всех выживших и идет с ручкой и бумагой в какое-то отдаленное место, где находятся некоторые 300-е.
Уже по нам не стреляют. Объявлен «режим тишины» на время наших сборов в плен. Сказали снять все обмундирование. Ты выкинул «плитоноску» и, к своему стыду, чувствуешь облегчение. Поэтому с автоматом расставаться не хочется. Даже списки ходил собирать с ним. Однако приказали скинуть все оружие на одну кучу и попросили не портить. «На обороноспособность Украины исправный «боек» (участь ударного механизма, который непосредственно накалывает капсюль при выстреле, — прим. редакции) в вашем автомате не повлияет, а русские могут разозлиться. Поэтому подумайте о других», — говорит морпех-офицер. Но как же так? Сдать им все имущество, все «с потрохами»? Ты внимательно осматриваешь свою одежду. Берцы. Их нужно выкинуть точно. Находишь какие-то кроссовки на два размера больше, а желтые, побитые войной «соты», вышвыриваешь куда подальше. Пиксельный бушлат — его заменяешь на синий рабочий бушлат с надписью «Азовмаш». А вот штаны пострадали больше всех, хотя один раз их удалось заменить, надев выброшенную дезертиром униформу. Одна штанина выпачкана в зеленке и саже, другая почему-то в ржавчине. «В таких штанах можно и в плен идти», — горько улыбаешься ты. Один из находящихся рядом говорит, что жаль, что не вышло подстричься, потому что «ехать этапами таким заросшим будет не очень». «Этап». Ты тогда еще не знал этого слова…
В туалет невозможно войти из-за дымовой завесы. Там открыли подобие крематория. Только вместо покойников сжигают шевроны, деньги, банковские карты и документы. Ты решаешь, что хорошо, что все твои вещи остались на разрушенном авиацией интернате и уничтожаешь только журналистское удостоверение. Потертый «Временный военный билет» с фото, где тебе лет 20 и скромным звание «Солдат», частично ограниченный к службе, решаешь, наоборот, сохранить.
Люди достали остатки продукции и решили устроить себе «пир». Почти что во время чумы. Просто тупо доедали все, что есть. У некоторых осталась даже водка. Ты отказываешься от алкоголя также, как и отказывался последние 7 лет, откидываешься на спину и падаешь, словно в яму, в сон без сновидений.
На протяжении следующих двух лет и восьми месяцев только сон будет освобождать от оков неволи.
