Самая большая волна депортаций, которая состоялась в ночь с 5 на 6 июля 1949 года, изменила жизни более 35 тысяч людей из Бессарабии и Северной Буковины. Женщин, мужчин, детей и стариков силой посадили в вагоны и отправили на работу в концентрационные лагеря Сибири. Спустя 72 года после тех событий, немногие из них остались в живых и помнят о мучениях, через которые им пришлось пройти.

92-летняя Люба Новак и 88-летний Зосим Пунга столкнулись с трагедией депортации, но им удалось вернуться домой и начать новую жизнь. ZdG пообщалась с ними и узнала, как жертвы справлялись с этими событиями, какие моменты были самыми трудными, и какой след депортация оставила на их семьях.

Начало мучений

Люба Новак: Той ночью отец открыл дверь, и тогда вошел начальник с книгой и с другим человеком. А когда я проснулась, мать плакала в доме. Один говорил: «Чего орете?». Короче говоря, были самые хорошие комплименты… Нас собрали у примэрии и забрали.

Зосим Пунга: Нас нашли в доме, где мы спали, и нас продержали закрытыми до 5 утра следующего дня. Брат и отец остались. Отец пошел в сад и спрятался там. Они спрятали лошадей на участке с акацией, а повозку – в другом месте. Сами они спрятались в другом месте и наблюдали, кто придет и будет их искать. Их так и не нашли. А нас посадили и увезли. Когда отец пришел домой, не было ничего. Ни свиньи, ни курицы, ни индюшки, ни коровы, ни овцы – ничего не было во дворе… Двор был пустым. Не было ничего. Они увезли коров и создали колхоз. У нас были свиноматки с поросятами…

Дорога в Сибирь

Люба Новак: Каким был путь? Нас отвезли на станцию. Не знаю, какой это был город, но он был большим. Мужчин отвели в одну сторону, а женщин – в другую. Были слезы и беда.

Зосим Пунга: Они взяли и написали на вагоне, что мы едем на работу по собственному желанию. Представляете? На вагонах было написано, что мы едем на работу «по собственному желанию». Но кто это читал? Мы читали? Нас закрыли в вагоне, и только издалека люди могли прочитать, что мы едем «по собственному желанию». Мы с мамой всю дорогу плакали, а в конце уже все плакали. Потом мы приехали на станцию, и у каждого вагона был солдат со степенью: лейтенант, старший лейтенант. За каждый вагон отвечал солдат, чтобы никто не сбежал.

Еда: «Нам дали немного тюльки»

Зосим Пунга: На большой станции приказали нас покормить, и нам принесли борщ. Не знаю, была ли в нем картошка, кажется, не было, и мне попалось примерно два зернышка ячменя. Нам дали этот борщ. Разве мы ели такой борщ в деревне? Потом нам дали маленькие ломтики хлеба, квадратного, ржаного хлеба. Корка была печеной, но внутри хлеб был похож на клей. К хлебу нам дали немного тюльки. У этого хлеба не было формы, и он был смазан не «маслом», а солидолом, которым смазывают трактора. Воду нам сказали налить в кастрюли, в ведра, в то, что у нас было, и нам дали воду из того бассейна для локомотива. Я не знаю, сколько тонн туда помещаются, возможно, 60 тонн, ведь для локомотива тоже нужна вода. После тюльки хочется пить. И я выпил воды для локомотива, из бассейна для локомотива. Я съел ту тюльку и хлебную корку, но внутреннюю часть было невозможно есть.

Люба Новак: Там мы ели замороженный картофель. Если у нас были вещи из дома, мы брали ковер, и, например, мама разрезала ковер на две части и обменяла его на ведро картошки. Нас было восемь семей с детьми – всего 16 душ. Затем в одном горшке мы сварили картофель в мундире. Мы сделали это так: мы отметили нулем мои, буквой X – твои, а другие были с обрезанным концом, и мы знали, что они твои. Когда мы слили воду, мы сложили картофель на мешок и выбрали: этот твой, этот мой, вот так.

Работа в Сибири: «Вы должны были работать там, куда вас отправили. Там нельзя было сказать: „Не хочу”»

Зосим Пунга: Работа менялась, и я не всегда был на одной и той же работе. Сначала мне попалось кормодобывание – я косил сено на поле. Потом началась пшеница, когда закончилось сено, и я собирал солому на холме. Я отвозил ее для скота на зиму. Я приезжал, загружал солому и отвозил ее на ферму. Так же с сеном, на лошадях и волах. Вы должны были работать там, куда вас отправили. Там нельзя было сказать: «Не хочу». Для нас было бы очень плохо сказать, что мы не хотим, или что мы уходим… нет, нет.

Люба Новак: Мы шли в большой бункер и брали по два, по три ведра овса или ржи, так как пшеницы не было. Мы тащили их наверх, хотя мы были маленькими. Нас отправляли осенью, зимой. Когда мы шли утром, снег был замерзшим, а когда мы возвращались, была слякоть, вода и беда. Мы приходили и снимали носки, а ноги были белыми и сморщившимися. Тех, у кого не было детей, они отправляли на сплав леса. Такой была я, ведь я была одинокой. Делался деревянный плот, и нас отправляли по Оби. Они ставили по одному человеку на плот, и когда плоты плыли, они сталкивались друг с другом и останавливались.

Условия жизни: 16 душ в одном помещении

Зосим Пунга: Там не было такого, чтобы всем нам дали помещение, комнаты, дома. Там были полуземлянки: полметра над землей и окно, а все остальное – под землей, и там было теплее. Там, где были более высокие дома, было холодно. После этого они приказали, чтобы наши женщины, наши люди сделали раствор из глины и соломы. Все вместе нарезали нетолстых веток и сделали из них что-то наподобие стен. Потом мы приклеили раствор из глины и соломы к веткам, сделали стены, укрепили их глиной с двух сторон. Это здание называлось «бараком». Мы сами построили бараки и жили в них, но в них было очень холодно. Ночью, в полночь, приходилось еще раз разводить огонь: мы разводили его вечером, а ночью вставали и опять разводили огонь.

Люба Новак: Как мы там жили, нас было 16 душ в комнате. Ни у тебя нет матраса, ни у меня… Боже упаси.

Самые трудные моменты

Люба Новак: Труднее всего было то, что мы все жили в одном месте, и нам было нечего есть. Там собралась вода и была эта рыба – мы называли ее тюлькой. Это помогло нам на время справиться с голодом. Ох, Боже мой…

Зосим Пунга: И тоска по дому, и эмоции – мама все время переживала. Семьи с нами не было, и так было у всех. Мама не прекращала плакать все 12 дней, пока мы ехали туда в вагоне. Она все время переживала… Когда мы туда приехали, мы получали письма. И мы их отправляли. Сначала мы связались с сестрой… Мы даже не знали, где папа и брат. Потом сестра написала нам письмо и рассказала, где отец. Отцу не разрешили, его выгнали из села. Они говорили: «Все ваши документы отправлены в Сибирь, и вам нельзя жить в селе и даже в районе. Вы должны переехать в другой район».

Возвращение домой

Зосим Пунга: Нам ничего не сказали заранее. Но мы написали письмо, когда еще был жив Сталин, и спросили: «В чем мы виноваты? Нас разлучили с семьей… Где такой закон? Как так? Что это такое?» Мы около трех раз подавали жалобы в их Парламент, в Москву. И не только мы подавали жалобы. Это делали многие люди. И увидев, что собралось столько жалоб от народа, он (Сталин, прим. ред.), которому смерть уже дышала в спину, отдал приказ отпустить нас домой.

Люба Новак: Нас всех вызвали в комендатуру и нам сказали: «Мы освобождаем вас и должны сделать вам документы». Так мы вернулись домой. И я радовалась, а кто не радовался? Боже мой… Но как я была напугана, когда нас вернули… Я ложилась спать ночью, а когда слышала собачий лай, даже не могла дышать.

Вторая депортация

Люба Новак: Во второй раз из примэрии пришел секретарь с пострадавшим человеком без пальцев. Он говорит: «Вы арестованы». Муж расплакался, и я начала плакать, но нас собрали у примэрии и увезли.

ZdG: Вас забрали вместе с мужем?

Люба Новак: Нет, он не был виноват. Только я была виновата.

ZdG: Как виноваты? В чем?

Люба Новак: Вот так. Если вас забирали, значит вы были в чем-то виноваты. Может быть дело в том, что мой отец был мэром, не знаю, сколько раз, хотя это было давно.

ZdG: И вам не назвали причину? Почему вас забрали?

Люба Новак: Да ну, что нам могли сказать? Ничего мне не сказали. Ничего.

Последствия депортации и жизнь после нее

Зосим Пунга: Людям было очень страшно, даже когда они вернулись оттуда. Также страх вселился в тех, кто остался и работал здесь. Люди очень боялись Союза (СССР, прим. ред.), Сталина, приказа Сталина. Все были напуганы. Сейчас наши молдаване иногда говорят, но разве кто-то говорил раньше? Нет, все боялись. Все боялись.

Люба Новак: Я начала новую жизнь. Я построила дом без чьей-либо помощи, из ничего. Я мало что знала, только то, что он (ее муж, прим. ред.) был тихим, и мы друг друга уважали. Дети нас не выдали, а внуки – тем более. Наша семья не была распущенной.

12-13 июня 1941 года началась первая волна депортации из Бессарабии. Были переселены около 30 тысяч людей. В июле 1949 года, во время второй волны, было депортировано более 35 тысяч человек. Это считается самой большой волной депортации. По данным историков, до сих пор неизвестно точное число жертв депортаций. По оценкам, было депортировано несколько сотен тысяч человек.

Этот материал – часть проекта «Укрепление независимых СМИ и медийного воспитания в Молдове», который внедрила организация ERIM при финансовой поддержке Бюро по демократии, правам человека и труду Госдепартамента США. Мнение, изложенное в этой статье, может не совпадать с позицией ERIM.

КРИСТИНА ЛЕУ, СТАЖЕР ERIM, СТУДЕНДТКА ВЫСШЕЙ ШКОЛЫ ЖУРНАЛИСТИКИ