Материал Hromadske

Вдоль линии фронта можно насчитать сотни и тысячи разрушенных домов. Их собственники ютятся у родственников, на дачах или в съемных квартирах. Теперь же они получили право на компенсации, а значит и шанс приобрести свое жилье. Правда, бюрократические процедуры и ограниченное финансирование дают такую возможность далеко не всем. Впрочем, иногда даже 300 тысяч гривен ($10 700), причитающиеся за разрушенный дом, не могут возместить людям то, что они теряют на самом деле.

«У папы остановилось сердце, когда он увидел разрушенный дом»

Лилия Пыжова сидит на табуретке у кровати своей матери в крохотном флигеле.

«Ну скажи, как меня зовут, — просит она. — Не помнишь? Знаешь? Ну скажи, произнеси, как меня зовут. Ну скажи, — уговаривает Лилия. — Не можешь?»

Лилии 54 года. После работы (с 1998-го она продает на рынке в Торецке колбасу) добирается в родной поселок Пивничное. Там готовит, а потом на велосипеде везет еду своей маме в Пивденное. Сегодня ее сопровождаем мы. По дороге она рассказывает, как после одного обстрела потеряла и отца, и мать.

«Звонит мне папа: “Лиль, нам в крышу попали!” Я вылезаю из маршрутки на остановке и [пытаюсь взять] такси. А никто не хочет ехать, потому что обстрелы начались. Я кое-как уговорила мужчину. Пока доехали, прилетает снаряд уже в дом. Папа [в этот момент] сидел возле печки, а мама в печку подкидывала [дрова]. И вот эта груба их защитила от осколков. Мы приехали — ничего не видно, всё в дыму [от сажи и штукатурки]. Мы с таксистом еле вывели их из дома. У папы одной ноги не было, а он большой был, высокий, 52 размер ноги… И только мы [все вместе] уехали, третий снаряд прилетел во двор», — вспоминает она.

Следующие полтора месяца родители жили в доме Лилии и ее мужа.

«А 17 марта папа говорит: “Поехали, я застеклю летнюю кухню, и мы на лето уйдем туда [жить]. Будем перебирать завалы”. Когда его выводили, то всё в дыму было, он даже не видел, какие там разрушения. А когда посмотрел, что дом пришел в негодность… Мы в этот же день приезжаем, я говорю: “Пап, пошли ужинать”. “Я так уморился, полежу, потом встану”. Я утром встала, поехала на работу. Только разложила товар, муж звонит: “Приезжай, отец умер”. Сделали [вскрытие] — сердце остановилось», — рассказывает Лилия.

«Приехала на шахту, потому что здесь хлеб давали»

Мы стоим в комнате, которая когда-то была ванной. Из нее сделали склад уцелевших вещей. Я замечаю на подоконнике старую фотографию и прошу рассказать о снимке.

Это школьная фотография. «1953-1954 гг. 7-Б класса Чига́рской школы», читаю я на снимке. «Чигарско́й», — поправляет Лилия.

Чигари́ (по другой версии — Чегари) — это часть поселка Пивденное, который когда-то был отдельным населенным пунктом. В результате боевых действий в 2018 году, Чигари оказались практически полностью разрушены. Мы находимся в другой части поселка, которая называется Черная гора.

«Вот она, мама, — сразу узнает ее Лилия. — Раньше смотришь седьмой класс — все такие взрослые, как дяди-тети. А сейчас седьмой класс — дети».

Мама Лилии, Антонина Ивановна, родом из Орловской области, а отец — из Курской.

«Маме было три годика [когда ее семья приехала сюда в 1943-1944 гг.]. Был сильный голод, даже траву поели. А на шахте давали 300 грамм хлеба на работающего. Мама — самая младшая в семье. Две ее старшие сестры пошли работать в шахту. И средней было 18 лет, когда она погибла в шахте. Она и года не проработала. Было сильное обледенение стволов, и они чистили их, чтобы клеть свободно ходила [клеть — транспортная кабина, в которой шахтеры спускаются в ствол шахты для работы, и поднимаются обратно после окончания смены]. На стволе оборвалась льдина, и расколола ей голову. Папа тоже приехал, чтобы работать на шахте, потому что там, где он жил, не было работы. И он “прибавил” себе два года, чтобы его на шахту взяли», — рассказывает Лилия.

Сразу после того, как дом в начале 2015-го разбило снарядом, Антонина Ивановна перестала готовить еду. Но это оказалось только первым звоночком.

«У нее огород был, она там ковырялась, — вспоминает Лилия. — И вот выросло там у нее что-то на огороде, я начну это убирать, а она говорит: “Не трогай! Это я буду борщ варить!” “Как ты будешь борщ варить?” “Ну, положу картошку…” “А до картошки?” Вот она думает, думает. Потом засмеется: “Что ты ко мне пристала!” Или: “Что ты хочешь от меня, я уже дура!” То есть она уже понимала, что чего-то недопонимает».

Процессы в мозге оказались необратимыми, медики ничем помочь не смогли. С осени 2020-го состояние Антонины Ивановны значительно ухудшилось.

В коридорчике флигеля стоит старый холодильник «Донбасс». К нему приколот листочек с надписью «Холодильник».

«Холодильник я для нее подписывала, — поясняет Лилия. — Потому что она думает, что это шифоньер. А вот здесь в холодильнике — ну сейчас, конечно, здесь не продукты, но бумажка еще осталась — “Колбаса здесь”. То есть она могла здесь посмотреть, а сюда даже не заглянуть. Поэтому всё было на бумажечках. А сейчас уже нет смысла бумажки писать, потому что их никто не читает».

«Сказать маленький ребенок — так он хоть что-то понимает. Ребенку можно хоть что-то объяснить. А она как овощ или как комнатное растение», — вздыхает женщина.

Недавно Лилия подала документы на получение компенсации за разрушенное жилье, но не уверена, что получит эти деньги.

«Если я не успею сдать документы, то потом, аж на следующую комиссию [нужно подавать], а когда это будет — неизвестно. Я сомневаюсь, что мы что-то получим. Если средства кончатся, то смысл будет назначать вторую комиссию? Таких как мы не единицы…» — заключает она.

Если бы Лилия получила эти деньги, то купила бы за них однокомнатную квартиру для матери.

«Когда она бы была на квартире, я бы смогла с ней хоть иногда остаться ночевать. А тут нет условий [для этого]. Еще тут нужно печку топить — это опасно. Вот мы сейчас пришли, она одеяло положила на печку, а печка огненная!» — рассказывает Лилия.

«Ма, ты не вспомнила, как меня зовут? — уже без особой надежды спрашивает Лилия перед уходом. — Не?»

Согласно инструкции

Компенсации за разрушенное жилье — результат принятия Кабинетом министров Украины постановления №767 в сентябре 2020-го. В результате в 2020-м компенсации получили 74 человека (за 67 домов или квартир) — 41 в Донецкой и 33 в Луганской.

Процедура такова: человек подает заявление о желании получить компенсацию, комиссия обследует его дом и определяет, действительно ли жилье разрушено. После этого человек должен отказаться от своего жилья в пользу органа местного самоуправления. Затем региональная комиссия передает информацию в Министерство по вопросам реинтеграции, и после получение финансирования пострадавшему переводят деньги на банковскую карточку.

Сумма компенсации при этом зависит от площади разрушенного жилья, но не может превышать 300 тысяч гривен. В 2020 году средний размер компенсации составлял 269 тысяч гривен ($9700).

За 300 тысяч гривен Лилия могла бы купить двухкомнатную квартиру с хорошим ремонтом в Торецке. А вот в больших городах Донецкой и Луганской областей — Мариуполе, Краматорске, Северодонецке — этих денег хватит разве что на старенькую однушку.

В бюджете-2021 на компенсации за разрушенное жилье заложено 114 млн грн ($4,1 млн). Если средняя сумма компенсаций сохранится, ее хватит на 423 человека.

Пока больше всего людей получили право на выплату компенсации в Славянске и Станице Луганской.

«Самая распространенная проблема — отсутствие регистрации права собственности. Большинство разрушенных домов и квартир находятся поблизости от линии соприкосновения, и до войны государственная регистрация права собственности проводилась в горловском, дебальцевском или енакиевском БТИ. То есть в бумажном виде документы находятся на неподконтрольной территории. И когда человек обращается к государственному регистратору, то тот, согласно инструкции, должен отправить запрос в БТИ, которое проводило регистрацию первичного права собственности. Но этот запрос сделать невозможно, и государственный регистратор отказывает человеку», — рассказывает Евгений Федоринов, региональный юрист благотворительного фонда «Право на захист».

В интересах таких людей фонд обращается в суд с иском о признании права собственности, и уже есть такие положительные судебные решения.

«Коммунальщики ходили, штапиком пленку забивали»

Однако ни принятие нужных законов, ни выделение средств из госбюджета не гарантируют получение компенсаций.

«Какие механизмы у меня, к примеру? Я испробовал все, — разводит руками 49-летний Олег Рыбалкин. — Единственное, что самосожжением не пробовал их шантажировать. Но это уже [лишнее]…»

В ночь с 29 на 30 октября 2015 года в городе Сватово Луганской области начали взрываться склады боеприпасов. Один из боеприпасов, предназначенный для реактивной системы залпового огня «Ураган», взорвался во дворе соседнего частного дома.

«Меня в момент взрыва волной бросило на эти двери, — показывает Олег. — Открыл глаза, смотрю — крыши нет, и пламя огромное. Спросил [у жены] — что там ты, как, жива? Она говорит: “Ударилась сильно, но так, вроде, ничего”. Стали выбегать, документы повыносили…»

Восстановлением более чем полутора тысяч квартир курировала областная власть. Частным сектором занимался городской совет.

«Мэр создал бригады из коммунальщиков, они ходили, штапиком пленку забивали, — иронизирует Рыбалкин. — Соседке две полоски шифера прибили. А дальше пошли выплаты за моральный ущерб в размере от 3000 до 5000 грн ($108 и $180). Людям раздали эти деньги, рот заткнули, да и все!» — возмущается Олег Рыбалкин.

С требованием выплатить ему компенсацию он пикетировал и областную администрацию, и Администрацию президента, однако никаких результатов это не принесло.

Он считает, что если бы активнее протестовал сразу после взрывов, то ситуация могла быть иной.

«Если бы я пришел тогда [в первые месяцы после взрывов], и стал бы жить в [городской] администрации, возможно, что-то бы и сдвинулось. Но нужно было устраиваться. Мы переехали в родительский дом. Нужно было там ремонт делать. Поэтому мы занимались тем, чтобы к зиме войти в нормальный ритм жизни. И этот период упустили. [Сейчас власти меня игнорируют] потому что я один. Если бы пришли поддержать… Но “ничто не радует так сердце, как неприятности соседа”».

«Чиновники как-то по-другому законы читают»

Из достижений пока — только решение Верховного суда о том, в каком порядке он должен обращаться в суд. 

«Я обращался в гражданский суд — меня отправили в административный. Я обратился в административный — меня отправили обратно в гражданский. В итоге я дошел до Большой палаты Верховного суда Украины, где определили юрисдикцию, и я снова обратился в суд в гражданском порядке», — рассказывает Олег.

По словам мужчины, Сватовский городской совет препятствует его праву на получение компенсации.

В городском совете, в свою очередь, кивают на «попередников» (предшественников).

«Люди, и Олег Рыбалкин, в том числе, должны понять, что они стали заложниками ситуации, которая искусственно была создана нашими предшественниками — те разместили взрывоопасные предметы на территории города. Это бывший мэр, бывший глава районной администрации. И они должны за это ответить», — говорит депутат Сватовского горсовета и советник Сватовского городского головы Владимир Лысюк.

Он заверяет, что городские власти готовы даже оказать Олегу Рыбалкину юридическую помощь:

«Ни в коем случае [мы не выступаем в суде против получения людьми компенсаций]. Мы их действительно считаем потерпевшими, заложниками. У нас есть юридический отдел. Если это нужно, мы готовы сотрудничать и помогать».

Пока что «сотрудничество и помощь» выражается в том, что Сватовский городской совет просит суд «считать исковые требования безосновательными и необоснованными», и просит «в иске отказать полностью».

Тяжба идет о том, чтобы Сватовский городской совет принял на баланс поврежденный дом; согласно законодательству, только после передачи разрушенного или поврежденного жилья на баланс местной власти, пострадавший может получить от государства компенсацию.

При этом городской совет в своем отзыве на исковое заявление это требование комментирует так:

«Также не обоснованы утверждения Истцов о том, что Ответчик обязан принять поврежденный дом […] Указанная норма закона определяет условие обеспечения жильем пострадавшего или выплату денежной компенсации за счет государства, а не обязанность органа местного самоуправления принять поврежденное имущество [на свой баланс]».

«Такое впечатление, что чиновники, когда приходят во власть, что-то у них там в голове происходит. Как-то они читают законы по-другому», — возмущается Олег Рыбалкин.

«Думаете, мне ваша программа нужна? Мне батарея нужна!»

Рыбалкин баллотировался на выборах главы громады в 2020 году. Говорит, что дважды сам обошел все села, которые входят в состав громады, и один раз большую часть Сватова. Он занял третье место, набрав 7,5% голосов.

«Я ж не ОПЗЖ, и не “Наш край”. Я сахар не раздавал. Прихожу к одной женщине, она открывает, говорит: “О, заходите! Вон, у мене батарея течет, мне нужна новая батарея”. Я говорю: “Подождите, я же совсем с другим…” “Да что вы думаете, мне ваша программа нужна? Мне батарея нужна”. Вот и все!»

Олег говорит, что чиновники часто называют его неадекватным.

«Я же понимаю. Они так смотрят: “Ну чего ему еще не хватает. Ну живешь [нормально] — забей!” Но почему я должен с этим смириться, если, с моей точки зрения, это несправедливо. Я же плачу налоги. Плачу на недвижимость налоги, плачу на землю налоги. Стараюсь жить согласно законодательству, не ворую. Если бы я нарушил эти пункты, ко мне применили бы различные санкции. Но почему в отношении чиновников, когда они просто не выполняют свою работу, у них никакой ответственности нет. Ну, может, пожурили — в лучшем случае», — сетует Олег.

При поддержке «Медиасети»